Рассказы-победители, и их авторы.

Конкурс "Начало", июнь 2011 года.
Автор - Ахмет Белибердыев.


Начало.


- Адмирал на мостике!
Одна эта фраза заставила подтянуться всех, даже несмотря на охватившую большинство присутствующих апатию. Адмирал Эйдем вошёл в помещение как всегда, пружинистый, подтянутый и очень опасный.
- Доклад.
- Силы развёртывания уничтожены – на площадку для доклада вышла Хава, всегда спокойная, всегда верящая в своего командира – Линкоры резерва сожжены. Ракетной поддержки не будет, планетарные батареи захвачены противником. Силы Федерации требуют от нас немедленной капитуляции.
Адмирал некоторое время молчал. Все смотрели на его суровое, жёсткое лицо и прекрасно понимали, каким будет приказ. Он не мог быть иным, да и не хотели они иного приказа после всего, через что прошли. Последняя, яростная атака, пускай безнадёжная и самоубийственная, но что им ещё остаётся? Осталось только услышать слова приказа, произнесённые вот этим человеком, и бояться больше будет уже нечего.
Эйдем медленно обвёл взглядом присутствующих, словно стараясь лучше запомнить их лица, и с какой-то невиданной ранее хрипотцой произнёс:
- Принять условия Федерации.
- Что?!
Многим казалось, что они ослышались. Он не мог этого произнести. Никогда. Даже раздираемый на тысячу кусков он бы не произнёс этих слов. Но ещё более хрипло адмирал рявкнул:
- Выполнять приказ!
Хава до боли сжала кулаки. Сдаваться? Сейчас, когда они единодушно решили, что пришла пора умирать? Решили, и внутренне согласились с этим решением. Да что может быть почётнее смерти в зареве атомных орудий? Неужели плен и позорное судилище?
А ведь оно обязательно будет, это судилище. Их враги не упустят шанса показать всем, как вершится их «правосудие». Не для того, чтобы устрашить, нет, для того чтобы убедить. Убедить, что идти против них не только опасно, но и просто глупо. Бесполезно.
- Поймите вы – адмирал говорил, словно выдавливая слова откуда-то из самой глубины своего естества – Они этого и хотят. Если мы умрём здесь и сейчас, нас просто забудут. Никто не продолжит наше дело, никто не задумается над нашими мотивами. В памяти потомков мы так и останемся кучкой изуверов, поднявших мятеж. Так нельзя. Кто-то должен выжить.
- Но адмирал…
- Тихо! Я возьму вину на себя. Всю вину. Вы признаете, что действовали против воли, что ваши родные были заложниками, что каждый из вас всегда был противником моих приказов. Скажете даже, что постоянно эти приказы саботировали. Вы будете твердить это каждому, кто спросит, и даже тем, кто не спросит. И будете драться с каждым, кто хотя бы на йоту усомнится в этих ваших словах. Это мой последний приказ, и будьте вы прокляты, если его не исполните. Передайте наши идеи своим детям, чтобы те передали их своим. Мы можем исчезнуть, но идеи наши должны жить.
Все молчали, да и что они могли сказать? Лишь вытянулись в струнку, отдавая честь тому, за кого готовы были умереть. В последний раз, отдавая ему честь.

* * *

- Подсудимый Эйдем, вы признаёте себя виновным?
- Нет.
- Вы смеете отрицать свою вину? После того, что совершили?
- А что я совершил?
- Гражданская война, миллионы жертв, экономики многих миров отброшены в нищету и варварство, это, по-вашему, ничего? Вы совсем лишились совести?
- Совести?! Нет, господин судья, моя совесть при мне. И именно она говорит мне, что жить так дальше нельзя. Посмотрите, до чего вы довели Федерацию. Во что превратили молодёжь. В сытое жиреющее стадо, с отмирающей душой. Никто больше не смотрит в небо, понимаете никто! Никого не приводит в восторг безбрежность вселенной. Им это просто неинтересно. Жрать и получать удовольствия, вот приоритеты нашей цивилизации, к которым привело её это ваше процветание. Я дал им борьбу, влил новую кровь в эти дряхлые вены.
- Вы уничтожали целые миры! Населённые невинными жизнями!
- А что ждало эти жизни в будущем? Вы знаете, что главная мечта нашей молодёжи это получить новую модель мнемокома? Не потому что старая плоха, просто потому что эта модель новая. Потреблять и развлекаться, причём как можно больше, вот что вы вложили в их головы. И им стали не нужны звёзды. Не нужен космос. Их не манят тайны, им не интересно преодолевать себя, подвергая свою жизнь опасности. Они перестают бороться, они даже думать перестают. Зачем думать, если достаточно открыть рот и всё желаемое само туда свалится? И эта деградация, по-вашему, и есть жизнь? Этой жизни я их лишил? Жизни, где главный подвиг это похвастаться перед друзьями новым мнемокомом? Да будьте вы прокляты с такой жизнью!
- Мы достигли вершин развития. Мы дали обществу стабильность и процветание.
- Вы дали ему гниющий покой болота. А затем убедили всех, что это и есть вершина развития. Что больше стремиться некуда. Ибо, зачем куда-то стремиться, если у тебя есть всё, что можешь пожелать. Зачем что ещё, если ты и так живешь в раю. Вот в чём они сегодня уверены. Вот их идеалы.
- И поэтому вы их убивали? Чтобы они не жили в раю?
- Я их не убивал. Потому что они никогда и не жили.
- Вы чудовище, адмирал Эйдем. Самое настоящее чудовище. Кровавое и злобное. Цивилизация достигла своего пика, а вы…
- Пика! Это не цивилизация достигла пика, это вы достигли пика! Вы, жадные и ленивые пиявки сидящие на шее у этой цивилизации. Ущербные и ненужные. И вы всеми силами превращаете Федерацию в себе подобных.
- Я не желаю больше этого слушать…
- Да уж конечно. Вы много чего боитесь слушать.
- Молчать, подсудимый! Вина ваша ужасна. На вашей совести миллионы жизней, и нет этому оправдания…
- Есть! Любая жизнь теряет свою ценность, если она бесполезна для общества…
- Молчать! Жизнь бесценна, ибо это жизнь.
- Даже жизнь никчемного паразита, не имеющего будущего, да и не желающего иметь никакого будущего, кроме сытого настоящего?
- Любая жизнь бесценна. Любая. Но вам не понять этого.
- Потому что я не желаю этого понимать!
- Молчать! Мы вынесли свой приговор. Ваша вина неоспорима, и для неё нет и не может быть смягчающих обстоятельств. Такие как вы не должны находиться в современном обществе.
- Ну наконец-то вы перешли к главному. Думаете, я смерти боюсь? Боюсь вашей никчёмной казни?
- Вы не заслуживает даже смерти.
- Что?!
- Вы будете сосланы в примитивный и безлюдный мир на окраине Федерации. Ваше сознание будет помещено в примитивное тело, подверженное ранам и болезням. Лишённый всего, что вы здесь так злобно обличали, всех достижений цивилизации, вы будете добывать себе пищу с тем трудом, который давно неизвестен нашему развитому обществу. Ведь вам так не нравится нынешнее развитие, значит, вы познаёте на себе что такое жить, борясь за каждый день свого существования. Жить, не уверенный будешь ли ты жить завтра.
- Я бы расплакался, если бы мне не было так смешно…
- Молчать! Вместе с вами будет сослана ваша главная помощница, так же ответственная за множество преступлений…
- Что?! Не смейте! Я один за всё отвечаю!!!
- Молчать! Она виновна не меньше вашего, и будет наказана. Ко всему прочему, она будет лишена возможности рождать детей радостно и безопасно, как и положено всем развитым существам. Боль, страх, и даже риск для жизни будет сопутствовать каждой её попытке родить потомство. Если таковое конечно появится. И вы Эйдем будете наблюдать за её мучениями, но ничем не сможете помочь. Потому что не будет у вас всего того, что как вы заявили, превратило нашу цивилизацию в гниющее болото.
- Выродки!
- Это сделано для того, дабы вы оба осознали ценность каждой жизни, которые вы с такой лёгкостью обрывали. С этого момента вы не увидите больше звёзд, не познаете беспредельность вселенной, не почувствуете в своих руках всю мощь разума. Жизнь ваша будет недолгой и примитивной, а, умирая, вы до конца будете осознавать, что те, кому в мечтах своих вы уготовили страшную участь, живут, и будут жить ещё очень долго.
- Приобретая новые модели мнемокома, и считая, что это и есть главная радость в их бесконечной жизни?
- Молчать! Суд окончен. Да будет так.

* * *

Они стояли на каменистой равнине и, прижимаясь друг к другу, пытались сохранить хотя бы крохи тепла, безжалостно отбираемого ледяным ветром. До самого горизонта тянулась серая пустыня, накрытая неприветливым небом, и лишь иногда она скрашивалась чахлыми кустами да изломанными деревьями.
Сам этот мир, казалось, отвергал пришельцев, давая понять, что делать им тут совершенно нечего.
- Холодно – Хава дрожала – Так холодно. Я не могу согреться.
- Нужно развести костёр. Мы больше не можем регулировать температуру тела, они забрали это. Они всё у нас забрали.
- Лучше бы убили…
- Нет.
От уверенности прозвучавшей в голосе адмирала, Хава удивлённо повернула голову.
- Но…
- Они ошиблись. Придёт время и эти ублюдки поймут это. Нескоро поймут, но будет поздно. Мы ещё вернёмся, и тогда посмотрим, кто посмеётся последним
- Вернёмся? Но срок жизни этих тел невелик.
- Наши потомки, Хава, мы вернёмся в наших потомках. Я уверен, мы положим начало чему-то новому, ещё невиданному, и наши потомки пройдут весь наш путь заново. Пройдут через боль и кровь, от примитивного к высшему, постоянно карабкаясь и сражаясь с каждым, кто встанет у них на пути. И они, в отличие от тех, кто нас судил, не будут ленивыми и сытыми. Они всегда будут смотреть вверх, на отвергнувшие их предков звёзды, смотреть голодными, злыми глазами, чтобы в итоге достичь чего-то высшего, и вернуться туда, откуда нас изгнали. И тогда в том сытом раю станет очень неуютно, я гарантирую это. Потому что наши потомки будут такими же, как и мы. Всегда голодными, всегда жаждущими чего-то большего, желающими узнать, что там дальше, и они никогда не остановятся. И никто не сможет их остановить, потому что они будут способны на всё, только ради следующего шага. Наши потомки будут страшными и прекрасными, Хава, я верю в это.
Хава смотрела на жёсткое, усталое, но такое уверенное лицо своего командира и ей почему-то тоже очень захотелось поверить. Безоговорочно и навсегда. Поверить, что так всё и будет. Что даже рай содрогнётся от поступи их детей. И тогда будет совершенно неважно, что они никогда не увидят этого, запертые в несовершенных оболочках, что остаток жизни проведут они среди этой каменистой пустыни, не зная, выживут ли завтра. Если Эйдем прав, то всё неважно. Но прав ли он?
Они всегда считали своего лидера гением, всегда верили, что он видит дальше и глубже каждого из них. Что же он видит сейчас? Действительно ли эту грандиозную картину возвращения, или просто пытается ободрить Хаву, да и себя тоже? Она не знала. Но верить в слова Эйдема очень хотелось.
Потом они осторожно спускались к небольшой пещере в скальном разломе, и острые камни впивались в босые ступни, а ледяной ветер казалось ещё яростнее обжигал кожу. Но она не жаловалась. Просто шла, стиснув зубы и чувствуя твёрдую, сильную руку поддерживающую её. В какой то момент Хава взглянула на своего спутника и увидела, что тот улыбается.
- Что?
- Понимаешь – Эйдам хихикнул – Я вот сейчас подумал, а ведь наши потомки никогда не будут мечтать о такой ерунде как новая модель мнемокома…

Рассказ-победитель в конкурсе рассказов по картинкам.
Автор - Ахмед Белибердыев.
№ 2

Утро не наступило

Когда человеку исполняется шестнадцать, мало кто осознаёт, что он уже взрослый. Кажется, ничего не поменялось, детские мысли и переживания всё ещё с тобой, но что-то нависающее над душой, давящее на тебя, уже не даёт покоя, словно ждёт своего часа, чтобы продемонстрировать все прелести взрослой жизни в самый неподходящий момент.
Не стану скрывать, я никогда всерьёз не задумывался о собственной жизни, но кто в этом возрасте о таком думает? Нет, меня, конечно, иногда беспокоили те или иные решения отца, принимаемые относительно моей судьбы, но это были лишь мимолётные беспокойства, которые я всегда старался поскорее от себя отогнать.
Я не помню своей матери, говорят, она умерла от чахотки сразу после моего рождения, но, по словам Луизы, смерть эта очень сильно повлияла на нашего отца. Правда, я признаться не очень представляю себе отца другим, нежели теперь. Говорят, он был молодым, подающим надежды художником, а Луиза даже вспоминала, что отец часто смеялся. Возможно. Я не видел, чтобы он смеялся. Никогда. Наверное, он так и не смог пережить потерю, что и сформировало всю ту атмосферу, в которой прошло моё детство.
Оставшись с двумя детьми, отец так и не женился во второй раз, хотя вполне мог себе это позволить, ведь в юности он унаследовал неплохие деньги. Думаю, он искал уединения, и видеть рядом с собой другую женщину было для отца лишним напоминанием о жене. Напоминанием, которого он страшился. Поэтому отец и построил дом в такой глуши, где даже соседи не видят друг друга месяцами, благо в Луизиане таких мест предостаточно. Там я и вырос, в компании своей старшей сестры Луизы, пожилой негритянки Сары Долкинс, которая одна вела всю работу по дому, и глухонемого Тобиаса, рубившего нам дрова, и смотревшего за единственной лошадью.
Они не были слугами в том понимании, как это было принято в то время, скорее членами нашей странной семьи. Сара даже учила меня грамоте. В те времена встретить образованного негра было большой редкостью, но Сара в молодости несколько лет провела во Франции, где получила кое-какое образование, и теперь передавала его мне, по мере своих скромных сил, тем более что отцу было совершенно наплевать, умею ли я читать и писать. Иногда мне вообще казалось, что я для него не существую. Сара пыталась некоторым образом заменить мне мать, но ей ведь было уже за шестьдесят, и это не очень то получалось. А ещё я никогда не забуду деревьев, шумящих за окном моей комнаты.
О да, деревья. Я многие часы проводил сидя на подоконнике и глядя на них. Лес начинался совсем недалеко, футах в двухстах от нашего дома, и именно лес за окном играл в моём детстве ту самую роль, которую у других детей играют друзья и приятели. Я рассказывал ему свои детские радости и беды, делился надеждами, а иногда даже спрашивал совета. И, кажется, он даже отвечал мне, хотя, скорее всего со мной говорило лишь воображение одинокого ребёнка.
Луиза была старше на целых семь лет и не очень-то стремилась меня развлекать. Наверное, она вообще ненавидела нашу нынешнюю жизнь, а может и отца, который этой жизни способствовал, ведь сестра помнила жизнь в Новом Орлеане, мне же просто не с чем было сравнивать. Как только Луизе исполнилась семнадцать, сестра вышла замуж за небогатого землевладельца и покинула наш дом. Вот уже шесть лет я не видел её. За всё время от сестры пришло лишь одно письмо, да и то написанное её экономкой.
Отец никак не отреагировал на этот уход. Он и раньше, уделяя нам не более пары равнодушных фраз за весь день, и судьба дочери его видимо не интересовала совершенно. Иногда я видел, что руки отца заляпаны краской, а, следовательно, он работал, но никогда не показывал никому из нас свои картины.
Так прошли шесть лет. Шесть долгих лет, когда ничего в нашей жизни не менялось, единственным моим собеседником был лес за окном, а единственным событием за всю неделю являлся приезд Тома Элнорта, который по вторникам привозил нам продукты и свечи. А так же новости. Но затем всё изменилось.

* * *

В полдень Том, как обычно появился на своей грязной, скрипящей телеге, и пока Тобиас разгружал муку и солонину, он как обычно сидел на кухне и, угощаясь ржаным самогоном, рассказывал всякие небылицы. Но в этот раз Том не сообщал давным-давно устаревшие сплетни, а говорил о вещах гораздо более удивительных и серьёзных. По его словам, в округе творилось что-то странное. Люди по ночам всё чаще видели жуткие фигуры, бродящие вокруг домов, несколько лошадей в соседних поместьях наутро нашли растерзанными, и виновата в этом, видимо, стая волков, которая, судя по всему, появилась в округе.
- Волки? – Сара удивлённо посмотрела на него – Откуда здесь волки? Вроде раньше не было никогда.
- Раньше не было. Вы здесь всего ничего, а старожилы говорят, лет пятьдесят назад здесь волков тоже не было. Но волки появились, точно вам говорю, и через лес ночью теперь никто ездить не хочет.
- Они кого-то загрызли – с интересом влез я в разговор.
В нашей скучной жизни даже волки были чем-то донельзя интересным.
- Ещё как загрызли – Том хмуро посмотрел на меня – Сынишку мясника, несколько лошадей, дюжину собак. И главное, днём их никто не видел. Так что на ночь окна запирайте, как следует.
Том с кряхтением поднялся и вышел. Я хотел было расспросить Сару про волков, но она прогнала меня с кухни, и жизнь снова вернулась в свою скучную колею. Однако вечером перед ужином в столовую неожиданно вошёл отец. Обычно он ужинал у себя, и я очень удивился, увидев, как он входит, держа в руках нечто большое и плоское.
Это была картина. Отец сам залез на стул, и, забив в стену гвоздь, повесил её прямо напротив стола. Никогда раньше я не видел отцовских картин, и даже не знал, пишет ли он их сейчас, потому как входить в отцовскую комнату мне строго воспрещалось. Сара говорила, что они были очень красивы.
На картине была изображена молодая и весьма привлекательная женщина, которая стояла на лестнице, держа за руку маленькую девочку, а перед ними находилась большая собака со щенками. Краски были яркими, женщина выглядела радостной, весёлой, а щенки лохматыми и очень забавными, так что я даже удивился, как, никогда при мне не улыбнувшийся отец, смог такое написать.
И только реакция Сары оказалась какой-то непонятной. Увидев картину, он вздрогнула, и выронила полотенце, но отец лишь хмуро посмотрел на неё, и вышел.
- Что случилось? – я удивлённо смотрел на старую негритянку.
- Ничего.
Выглядела Сара очень испуганной, но как я ни старался, отвечать на мои вопросы она отказалась наотрез.
Помню, что той ночью я спал очень неспокойно. Постоянно просыпался, то ли от шума деревьев за окном, то ли ещё от чего, а один раз мне даже показалось, что мимо моих дверей кто-то прошёл, но, выглянув в тёмный коридор, я никого не увидел. Прошло несколько дней, вполне обычных и однообразных, отец больше в столовой не появлялся, а Сара всё так же отказывалась обсуждать со мной странную картину.
Отец перестал выходить из своей комнаты даже на прогулку, хотя раньше часто прохаживался по тропинке вокруг дома, да и я старался мимо его дверей лишний раз не ходить. А потом исчез Тобиас. Утром его просто не оказалось в тесной пристройке, где ночевал наш конюх. Я хорошо помню потрясённое лицо Сары, словно она не могла поверить в случившееся, но отец хмуро завил, что Тобиас, видимо, ушёл, и больше на эту тему говорить не следует.
В ту неделю к нам впервые не приехал Том Элнорт. У нас был запас провизии, и мы могли продержаться и две недели, но меня больше поразила реакция отца. Он отвечал раздражённо, а один раз даже сказал Саре не беспокоить его всякой ерундой, и убираться ко всем чертям. Это было чересчур даже для него, и впервые мною овладела странная тревога. Словно тучи сгущались над нашим унылым домом, но что именно происходит, я понять не мог.
В одну из следующих ночей меня снова разбудили голоса. На этот раз я был уверен, что мне не почудилось, кто-то громко разговаривал, причём настолько громко, что слышно было даже в моей комнате. В коридоре было темно, и лишь пара окошек под потолком слабо рассеивали тьму белесым лунным светом, но я ведь я знал здесь каждую доску, и мог обойти весь дом с закрытыми глазами. Я осторожно двинулся на шум, и, наконец, понял, что он доносится из отцовской комнаты. Стена здесь имела глубокую нишу, предназначенную для вазы с цветами, которых у нас никогда не было, и, вжавшись в эту нишу, я прислушался.
- Господин, вы должны это прекратить! – в говорившем я узнал Сару.
- Что?! Хватит нести эту чушь!
Голос отца буквально срывался от ярости, и я невольно вздрогнул, никогда я не слышал я от него таких интонаций.
- Господин, так нельзя! Всё это время я молчала, но у вас сын! Подумайте, господин. Бог не прощает подобного!
- Разве не ты предложила мне это?
- Я ошибалась, господин. Я страшно ошибалась. Бог покарает меня за это, но вы должны прекратить. Ради вашего сына.
- Я сказал, хватит! Убирайся! Если тебе что-то не нравится, можешь уходить. Я никого не держу.
- Господин, не губите себя…
- Я сказал, убирайся к чёрту!!!
Хлопнула дверь, и в коридор со свечой вышла Сара. Меня, стоящего в темноте, она не заметила, но даже в тусклом свете свечи я увидел, как тяжело, опустив плечи, идёт эта старая женщина. Когда Сара ушла, я некоторое время затаив дыхание, стоял неподвижно. Нужно было развернуться и идти в свою комнату, но полоска света из-под двери отцовского кабинета каким то образом удерживала меня. Хотелось подойти и прислушаться, услышать, чем занимается отец, и я почти решился на это, как вдруг странный шорох заставил меня окаменеть.
Кто-то мягко шёл по коридору со стороны холла, причём шел, не зажигая свечи. Луна за небольшим окошком света почти не давала, и потому приближающегося человека я видел лишь как некое тёмное пятно на фоне общей тьмы.
Самым страшным для меня было не то, что темнота не позволяла разглядеть человека, а то, что этого человека здесь просто не могло быть. После исчезновения Тобиаса нас в доме было всего трое, я, отец, и Сара, но это были не шаги старой негритянки, с её одышливой походкой, ни даже стук старых башмаков Тобиаса, который всегда ходит тяжело, громко топая и шаркая по полу. В доме просто не могло больше никого быть, но, тем не менее, я слышал эти мягкие, приближающиеся шаги, и уже с трудом сдерживался. Ужас был таким, что неожиданно захотелось завыть, и броситься отсюда сломя голову.
Шаги стихли, кода тёмное пятно остановилось у двери отцовской комнаты. Затем послышались лёгкие скребущие звуки. Словно енот царапал дверь.
- Открой. Пожалуйста. Холодно. Очень холодно.
Могу сказать точно, факт, что в тот момент я не обмочился от ужаса, наполняет меня непонятной гордостью даже сейчас. И, казалось бы, голос оказался очень даже приятным, и, судя по всему, принадлежал женщине, но уже то, что этой женщине в нашем доме совершенно неоткуда было взяться, вызывало тот ужас, который сжал меня.
Я бы не удивился, если бы гостья приехала днём, у нас были свободные комнаты, и мы могли принять гостей, но днём никто не приезжал. И вечером не приезжал. И даже ночью не приезжал, я непременно бы услышал скрип и ржание, а в отсутствие Тобиаса мне пришлось бы заботиться о лошадях, но к нам вообще, вот уже полторы недели никто не заглядывал.
- Открой. Пусти. Холодно.
Женский голос продолжал тихо бубнить, и дверь кабинета распахнулась, создав на противоположной стене квадрат света. На пороге стоял отец, со свечой. Лицо у него было возбуждённое, даже лихорадочное, чего за отцом я никогда не замечал, губы его дёргались, рука со свечой дрожала крупной дрожью, отчего тени на стенах метались и плясали, а перед ним… От удивления, я даже позабыл про страх. Перед отцом стояла женщина в красивом платье.
На мгновение всё было передо мной как на ладони, я видел каждую черточку, каждый изгиб красивого лица странной гостьи, а затем женщина шагнула в комнату, и дверь захлопнулась.
Дальше стоять там я уже не смог. Ноги, словно сами сорвались с места, и я даже не помню, как добрался до своей комнаты. Всё что я смог дальше это сидеть перед горящей свечой и дрожать. Потому, что не мог заставить себя погасить свет. Просто не мог.
Я узнал ночную гостью, и было бы странным, если бы я не узнал её. Вот уже неделю я каждый день видел эту женщину за завтраком, обедом и ужином. На картине висящей в столовой.

* * *

Наутро Сара не вышла к завтраку. Я сидел в пустой пыльной столовой, как сидел здесь каждое утро, но старой негритянки не было. А ведь она всегда просыпалась гораздо раньше, чтобы приготовить завтрак мне, отцу и Тобиасу, но сегодня я был здесь один, и с каждой минутой мне становилось всё более страшно. Стены словно давили, тишина в доме заставляла сжиматься, а на картину я вообще старался не смотреть. Ни скрипа, ни движения. Только я, словно бы единственный оставшийся в мире человек.
Наконец я не выдержал и почти бегом отправился в комнату Сары. Может, она заболела? Дверь был заперта, и я постучал:
- Сара.
Ответом мне была лишь тишина.
- Сара – уже громче позвал я, но ответа всё равно не было.
Я растерянно озирался. Что делать? Я волновался за старую негритянку, ведь если подумать, никого ближе Сары у меня в жизни не было. Я действительно воспринимал её как мать, поэтому это молчание за дверью разворошило в моей душе самые неприятные предчувствия.
Наконец, решившись, я направился к отцу. После ночных событий мне очень этого не хотелось, но я просто не знал, что делать дальше. Комната отца тоже была запертой. Я постучал:
- Кто там? – его раздражённый голос заставил меня вздрогнуть.
- Отец, Сара не выходит из своей комнаты.
- И что?
- Я… - я запнулся – Что мне делать?
- Уходи.
- Что? – я поначалу не понял.
- Я сказал, уходи. Не мешай мне. Я не знаю где Сара.
Я растерянно стоял перед запертой дверью, но отец больше не сказал ни слова и я ушёл. Ещё некоторое время я бесцельно бродил по дому, сидел в своей комнате, и, наконец, найдя в сарае топор которым Тобиас колол дрова, направился к комнате Сары. Нужно было что-то делать, и ничего иного в тот момент я придумать не смог.
Замок поддался не сразу, но, наконец, я сумел выломать его, и дверь распахнулась. В комнате было пусто. Кровать оказалась заправленной, словно на ней никто в эту ночь не спал, свечу тоже не зажигали. Сары не было.

* * *

Я не смог спать в ту ночь. А кто бы смог? Я сидел перед зажжённой свечой и молился. Раньше молитву я воспринимал лишь как рутинную обязанность, но теперь я просто не знал, что ещё мне делать. Лес за окном шумел, как мне казалось необычно, по другому. Обычно шум деревьев меня успокаивал, но теперь было в нём что-то особенно зловещее, и, прислушиваясь к этому шуму, я не сразу заметил другой звук. Кто-то звал меня.
- Тедди.
Я с удивлением завертел головой.
- Тедди. Тедди.
Звук шёл из коридора. Темнота и слабый огонек свечи придавали этому странному зову нечто потустороннее, поначалу я даже зажал уши руками. Но затем решился. Со свечой я вышел в коридор. Зов не прекратился. Тихий и какой-то тоскливый. Словно стон. Кто-то явно звал меня, и звук шёл оттуда, где находилась комната отца.
Дверь была приоткрыта, но я некоторое время стоял в нерешительности. Ведь я никогда сюда не входил, страх перед отцом был сильнее любопытства. Наконец я толкнул дверь. На первый взгляд в комнате царил сущий беспорядок, вещи валялись на полу, кувшин с водой был перевёрнут и под столом растеклась лужа, но я ведь понятия не имел, как обычно выглядит комната отца. Может и так.
Отец лежал на полу, раскинув руки. Я замер.
- Тедди…
Я поначалу даже не понял, что это произнёс он. Голос был сиплый, слабый и казалось, отец выдавливает слова через силу.
- Теодор…
Голос его был так слаб, что я невольно сделал шаг вперёд и наклонился.
- Отец, что с тобой?
- Прости, Теодор… - его грудь вдруг заходила ходуном, тело сотряс приступ сильного кашля, но вскоре он снова, даже не произнёс, прохрипел:
- Прости меня. Я этого не желал. Совсем не желал. Совсем…
Он закашлялся и я, оглянувшись, заметил на тумбочке стакан с водой. Пришлось приподнять отцу голову, чтобы он смог сделать несколько глотков.
- Я лишь хотел её вернуть – голос отца окреп – Вернуть Катарину. Мою Катарину. Я думал, что… смогу. Я был так рад, когда получилось…
Я молчал. Не потому, что у меня не было вопросов, просто я мало что понимал.
- Но я ошибся. Это не она. Твоя мать была доброй женщиной, а это… Это не может быть она.
- Моя мать?
И тут я словно прозрел. Я понял, кого мне напоминала девочка на картине. Луиза. Значит держащая её за руку женщина, это моя мать? Я ведь даже не знал, как она выглядит.
- Отец – мои губы дрожали – Та женщина. На картине.
- Нет! – он с неожиданной яростью дёрнулся, но снова без сил растянулся на полу – Не дай ей себя обмануть. Как она обманула меня. Это не она. Это… нечто другое. Слушай меня… Слушай, потому что мне немного осталось, и тебе придётся сделать всё… самому. Сара подсказала мне путь. Её чёртовы друзья… они могли многое. Я потратил на это десять лет. На эту картину. Она сказала, что это сработает… Что так уже делали… И я решился.
- Решился?
- Не спрашивай. Даже не думай об этом! Я написал эту картину. Ты даже не представляешь, чего мне это стоило. Но когда всё получилось, и в ту волшебную ночь Катарина пришла ко мне… Вернулась ко мне… Живая… Я был словно в бреду, от счастья. Я ошибался. Я не понял… Она сказала, что не может быть здесь долго. Сказала, что я должен дать ей жизнь. Чужую жизнь. Иначе она уйдёт. А я так не хотел, чтобы она уходила. И тогда я убил Тобиаса.
- Что?!
- Я всего лишь хотел, чтобы моя жена была со мной. Только этого. Я ведь так её люблю… Прости Теодор. Прости.
Неожиданно по его впалым щекам потекли слёзы.
- А потом она сказал, что этого мало. Что нужно ещё. И я дал ей Сару. Я не смог устоять. Не смог. Ведь я так люблю мою Катарину. Я не хочу потерять её снова… Не хочу… Тела я сбросил в старый колодец за домом. Может когда-нибудь, Бог простит меня… Я думал это всё. Думал достаточно. Но этой ночью, она сказала, что ей нужен ты.
Я в ужасе уставился на отца.
- Я не смог. Просто не смог. Не такой ценой… Я понял… Это не она, Теодор. Это не моя Катарина… Нечто приняло её образ… Она бы никогда не попросила такого. Она ведь так радовалась твоему рождению. Никогда, слышишь. Она бы не… Это не она!!! – отец снова яростно рванулся - Теперь я понимаю… Многое понимаю…
Он вдруг напрягся и тяжело задышал:
- Слушай… Сожги… Тедди… Огонь…
Тело отца забилось в резких конвульсиях, словно его ломало и выворачивало изнутри, и я попятился. Так и стоял у стены, пока он не затих. Но даже тогда не сразу я понял, что отец мертв. А когда понял, бросился не в свою комнату, а на конюшню. Единственной моей мыслью тогда было «Нужно кого-то позвать», ведь я теперь совсем один в этом доме. Или не один, но это было ещё хуже. И неважно, что на дворе ночь, я был готов нестись через лес даже во тьме, только бы оказаться подальше от этого ставшего таким страшным дома.
Наша единственная лошадь лежала в стойле, и даже в тусклом свете свечи я видел, что бока её не двигаются. А на шее протянулась широкая рваная рана.

* * *

Первое что я сделал, вернувшись в свою комнату, это заперся на ключ. Глупо, наверное, ведь нужно было что-то предпринимать, но я просто заперся в комнате. Так и сидел, забившись в угол, не замечая времени. Весь следующий день, до самого вечера, не чувствуя ни голода, ни усталости. Я словно оцепенел.
Когда, наконец, я пришёл в себя, то обнаружил, что уже поздний вечер, в комнате темно, а я очень хочу есть. Что делать дальше? Нужно было как-то добраться до соседей, но без лошади я не успею, а значит, придётся заночевать в лесу. Вспомнились странные волки, о которых говорил Том Элнорт, вспомнилась рана на лошадином горле.
А ещё я вспомнил слова отца. Он ведь говорил, что нужно сжечь картину. Не знаю, правду ли он мне рассказал, или всё это бред умирающего, но я был готов на что угодно, толь ко бы не повстречать снова ту женщину с картины. Женщину с обликом моей матери.
Я зажёг свечу и направился в гостиную. Сжечь. Легко сказать. Но как? Печь на кухне не горит, а в руках у меня лишь свеча. Я просто стоял и смотрел на картину, смотрел на женщину, на девочку, на смешную собаку, и не сразу понял, что что-то изменилось. Всё на картине словно приобрело другие оттенки. Щенки не казались больше такими смешными и весёлыми, девочка словно отворачивала от меня заплаканное лицо, а женщина… Женщина наоборот смотрела на меня. Смотрела пристально, внимательно. И как-то властно, словно была уверена, что никуда я не денусь.
Я не сжёг картину. Я испугался. Изображение менялось все сильнее, буквально на глазах становилось совсем уж зловещим, лестница покрылась пылью и трещинами, на белом платье девочки проступили бурые, неприятные пятна, даже глаза нарисованной собаки приобрели жуткий красноватый отблеск, и ужас, овладевший мною, сам понёс меня обратно в комнату. Повернув ключ, я, дрожа, прижался к двери спиной и замер. Замер, потому что услышал за дверью шаги. Мягкие и осторожные. Дрожа всем телом, я попятился.
- Открой. Холодно. Очень холодно. Впусти.
Что-то скреблось в мою дверь, а женский голос всё повторял:
- Открой, Тедди. Холодно. Так холодно. Впусти меня, Тедди.
Я зажал уши. Свеча потухла, и не осталось ничего, кроме этого скребущегося звука и мягкого женского голоса за дверью.

* * *
Утро не наступило. Не знаю как, не знаю почему, но за окном по-прежнему ночь, хотя я уже довольно давно в комнате. Возможно, я просто обезумел, и это лишь мой бред, но утро не наступило. Не наступило.
А за дверью по-прежнему она. Скребётся, просит, повторяет моё имя. Я не могу больше. Просто не могу. Сейчас я допишу эти строки в своей старенькой, потрёпанной тетради, в которой ещё много лет назад под руководством Сары выводил свои первые каракули, и поверну ключ. Я должен это сделать. Просто должен. Потому что больше не могу.
Быть может, она не причинит мне вреда, ведь она же всё-таки моя мать. Не знаю. Не знаю. Не знаю. Не…

Победитель межсайтового конкурса.

"Хуже не бывает"
Автор - Betty.

Он тонул. Его крутило в сером, мутном водовороте, верх и низ перепутались, легкие разрывались от желания вдохнуть, но воздуха не было.
Отец учил его: попал в водоворот – надо расслабиться и опуститься на самое дно. Там воронка слабеет, и можно, хорошенько оттолкнувшись от дна, вырваться, и спастись.
То же самое говорила старая Нимэль, жрица Ирды. Это она собрала по кусочкам его раздробленную ногу, стянула порванные сухожилия руки, отогрела окоченевшее уже тело дыханием целительского дара, отогнала жадно принюхивающуюся смерть. И это было самое большее, что она могла сделать. Редкий дар у нее. Таких целительниц, как Нимэль, не сыскать даже в столице. «Могло быть и хуже, Таред, – увещевала его жрица, кормя с ложечки наваристым бульоном, - жив ведь остался. Мог совсем лишиться руки. Мог вовсе не подняться. Благодари богов. Благодари Ирду!»
Только вместо благодарности получалось одно: «Лучше бы я тогда погиб, чем так жить». И снова, снова видел Таред один и тот же сон. Водоворот, и он тонет, борется изо всех сил, и – нет спасения. Лишь бесконечное падение и страх.
Вытирая испарину с его лба после очередного кошмара, Нимэль говорила: «Боги дают тебе этот сон, чтобы ты, наконец, смирился. Перестань бороться с тем, чего одолеть не можешь. Остановись, оглянись вокруг, найди замену утраченному. Ищи иную цель в жизни. Сон – он не подсказывает, он тебя силой и страхом заставляет: разорви круг беды, что не выпускает тебя. И будешь свободен!»
Но он не слушал Нимэль. Откуда женщине знать о том, что главное в жизни Тареда! Она вздыхала, качала седой головой.
«Пока ты не коснешься дна, пока не поймешь, что хуже уже и быть не может, ничего не выйдет. Ну, а оттуда, Таред, одна дорога – вверх, к новой цели», - так сказала Нимэль на прощание, и вручила ему янтарные четки, руку разрабатывать.
И Таред разрабатывал, хотя это вызывало страшную боль. Кисть уже худо-бедно двигалась. А вот пальцы… Он даже ложку в правую руку взять не мог, что уж говорить про тяжелый меч. И тонкие, сложные магические пассы, требующие точности и уверенности, были теперь не для него. Таред рычал от злости и бессилия – десять лет Санхейской Академии, звание магистра боевой магии; еще почти двадцать лет безупречной службы в ордене «Серебряной Молнии»; десятки зарубочек на простых деревянных ножнах меча, каждая – очередной убитый оборотень… королевские медали, трактат «О магических свойствах амирилла»… все это - псу под хвост? Не сегодня-завтра, гроссмейстер вызовет его к себе, и начнет благодарить за службу и сожалеть. А потом отправит в почетную отставку. Его, Тареда ап Минвэддинга! Да, ему пожалуют титул, лен, и щедрое пожизненное содержание из казны. Те немногие из рыцарей ордена, кто доживали до пенсии, всегда получали щедрую награду.
«Лучше бы я умер», – в сотый раз подумал Таред, представив себя сидящим в пожалованном королем замке. «Лучше бы я сдох сразу, чем теперь медленно гнить без дела…».

Скрипя зубами, он перебирал в правой руке четки. Пальцы не слушались, каждое движение болью отдавалось в спине и затылке.
- Таред!
Он вскочил, по привычке сжимая в ладони рукоять меча. От этого движения острая боль прошила руку насквозь. На лбу выступила испарина. Хотелось бросить тяжелое оружие, но гроссмейстер смотрел на него внимательно. И Таред так и остался стоять, вытянувшись по стойке смирно. Пока начальство не повернулось к нему спиной, сказав:
- Зайди ко мне. Разговор есть.
И только когда гроссмейстер отвернулся, Тарег разжал руку. Меч выпал прямо на землю. Кряхтя, пытаясь не сгибать покалеченную ногу, он с трудом поднял оружие левой рукой, шипя сквозь стиснутые болью зубы:
- Сволочь, мать твою…
-Ты даже ругаться на их языке научился, - донеслось из кабинета магистра.
- Научился, - угрюмо подтвердил Таред, входя, - никто не знает, как у нас все повернется. А великий стратег Нартир Верденский говорил, что главное в современной войне - это информация, а также знание языка и обычаев вероятного противника.
- Вероятного противника? – хмыкнул гроссмейстер. – Какой, ядрена клюква, противник! Ты разве не был с королем на выставке? Ты видел этот,…как его,… стратегический бомбордировщик? – и прищурился. - Нам бы одного такого хватило, когда мы Астру брали. А у них их сотни. Куда нам против них.
Таред раздраженно помотал головой, совершенно не соглашаясь.
- Все эти технические штуки у наших нежданных соседей, чтоб им пусто было, - это, конечно, да. Впечатляет. Но! – Таред сердито стукнул кулаком по столешнице гроссмейстерского стола. - У нас на это есть свой ответ! Хорошему магу их игрушки не страшны. Хотя, да, бомбардировщик, конечно, красавец, – он погрустнел. - А то, что висит у него под крыльями - вообще мечта. Один вылет, и от вражеского замка лишь пятно копоти.
- Вот видишь, Таред. Ты и сам все понимаешь…
- Ни хрена я не понимаю! – взорвался старый маг, - вот ты мне скажи: я их звал? Ты их звал? Может, Нартир Верденский им приглашение прислал – приходите, мол, поучите нас уму-разуму, а то знанием слабы, и зело отсталые!
- Таред, - голос гроссмейстера посуровел, - уймись. Нам нужно поддерживать добрососедские отношения. Ты это знаешь не хуже меня. Друг мой, я тебя прекрасно понимаю! Я сам был ошарашен, узнав, что наш мир, наша земля, наша жизнь, люди, судьбы, даже драконы в Гарханских горах – все это, оказывается, «плод фантазии»!
- Тьфу! – сердито сплюнул Таред.
- Вот именно! Еще и автора называли – покойник уже этот господин.
- Его счастье, - буркнул Таред, - а то бы я его туда второй раз отправил.
- Хватит, Таред, - сказал Кридан устало, - не трать время на пустословие. Что произошло, того не изменишь. Не твоя и не моя вина, что люди в том мире перестарались со своими экспериментами, и что-то у них пошло не так. Наши миры пересеклись. Теперь мы рядом, мы вместе, мы соседи. А ведь могло быть всякое. Тогда, сразу, после Соприкосновения, наш мир начал стремительно расти – помнишь?
- Как же, - усмехнулся маг, - мы у них тогда порядочно землицы оттяпали.
- Нашел чему радоваться, - нахмурился гроссмейстер, - вскоре волну расширения повернули вспять, и начали теснить нас. Если бы не угроза… ммм… - Кридан на секунду замялся, вспоминая слово, - коллапса, нас бы просто смяли. Напрочь.
- Руки коротки! – огрызнулся маг.
- Да нет, - устало сказал Кридан, - все дело в том, что самое безопасное для нас сейчас – поддерживать это чертово равновесие между нашими мирами. Я не знаю, сколько они тратят на это своих денег и своей энергии, но мы, с нашей стороны, тратим порядочно! Просто свински много мы тратим магической энергии! А теперь скажи мне, Таред ап Минвэддинг, сколько человек сейчас в ордене? Молчишь? Правильно, немного. Я, магистр стихийной магии, ты, боевой маг. Обоим нам уже давно «хорошо за полтинник». Есть еще несколько магов, помоложе, но ненамного. А молодых нет! Совсем! Ни одного! Перестали они рождаться у нас после Соприкосновения! И ты это знаешь, и там (он кивнул головой куда-то в сторону окна) это знают, потому и готовы сотрудничать с нами! Иначе скоро тут (он постучал пальцем по столу) держать это самое равновесие скоро будет просто не-ко-му!
Повисла тишина. Потом Кридан поманил рукой из шкафа пузатенький графинчик темного стекла, тот подплыл по воздуху к столу, аккуратно накапал двум магам в рюмки золотистого вина.
Выпили.
- Таред, старина, - гроссмейстер заговорил потише и поспокойнее, - я ведь едва добился от короля разрешения. Знаешь сколько с меня эти королевские мудрилы и советники крови выпили? Много. Они пили, а указ все кочевал по чиновьичим столам. Пока я не добился у короля личной аудиенции. А почему? Да потому что, похоже, только мне не наплевать на судьбу нашего Ордена. Что с ним будет, когда мы умрем? Что будет с нашими знаниями? Нам нужна свежая кровь, понимаешь?
- Не понимаю, – честно признался Таред. – Причем здесь наши соседи?
- Знаешь, если бы я не знал тебя еще по Санхее, я бы подумал, что ты дурак, и тебя мамка в детстве с печки роняла, - зло сказал Кридан, - иногда ты становишься на редкость тупым, приятель!
Таред насупился, но особенно не обиделся. Обижаться на Баота Кридана, бывшего однакашника, и давнего друга, было глупо. А обижаться на начальство так и вовсе непозволительно.
- Мне не наплевать на судьбу ордена. Это все что у меня есть, - сказал Таред, - и я готов ехать куда угодно, искать что угодно.
- Я и не сомневался,– сказал Кридан, - вот и поедешь к этим нашим соседям. Искать мальчишку для обучения магическим наукам. Беда в том, что вся эта бюрократическая тягомотина съела отведенное королем время. Через два дня Большое полнолуние. И Большой королевский совет, на котором я должен доложить, что первый кадет Ордена начал свое обучение. А иначе…
- Но с чего ты взял, что у соседей можно найти такого мальчишку? Ты посмотри, что у них творится!
- Ну, это только кажется, что мы к ним лишь в гости ходим, когда приглашают. И только и делаем, что бряцаем нашими мечами, да шпорами, на потеху публике. Как медведи дрессированные. Пусть нас считают тупыми дикарями и шутами гороховыми! Так легче работать. Ты что, отчетов не читал?
- Читал.
- Значит, плохо читал. Невнимательно. И смотрел, раскрыв рот, только на их бомбардировщики и танки. А надо было смотреть совсем на другое. Есть, есть там, Таред, то, что нам сейчас необходимо! Жаль только, времени мало, два дня всего до Большого Полнолуния. Не успеем - указ снова ляжет под сукно, и кто знает, появится ли еще возможность спасти наш Орден. Но ты, Таред, ты сможешь. Я тебя знаю. Найдешь – получишь звание магистра. Не найдешь – извини, отставка, – резко сказал гроссмейстер. – Пока нужен один-единственный мальчишка. И согласиться он должен добровольно. Обманывать нельзя, он должен знать, на что идет. Впрочем, у тебя и не получится обманывать. Дипломат из тебя хреновый…

Урихгра был черен, черен как волосы демоницы Элиль. Лишь на плече этого коня тянулись три длинных белых полоски – там, где когти оборотня разорвали когда-то кожу, шерсть стала седой. Он обладал породистой длинной шеей, бархатными ноздрями и исключительно стервозным характером. Конюхи старались не иметь с ним дело, и не зря: Урихгра всегда был готов сделать какую-нибудь гадость. Он признавал только Тареда, а иногда противился и ему. Вот и сейчас – конь переставлял копыта с явной неохотой. Ну не хотелось ему ехать куда-то в ночь, в зиму, вместо того, чтобы стоять в теплом стойле…
- Шевелись, чертово семя, таможня близко, - и несильный хлопок тяжелой рукавицей по шее. Конь недовольно фыркнул, но шаг ускорил…

Таможенный наряд коротал скучное дежурство, каждый – кто во что горазд. Орк Джимгур ковырял в зубах щепкой. Крупная, с рыжеватыми подпалинами, крыса-ищейка Ришка спала в тени бумажной кипы, изредка подергивая задними лапками. Начальник смены гном Дарвенлон, приспустив на кончик носа очки, читал газету «с той стороны». Читал вслух, и с выражением.
- Нет, ну вы только подумайте, что они пишут! – переходя к следующей статье, воскликнул гном и почесал Ришкин палевый живот. – До чего дожили! «В рамках борьбы со СПИДоМ герцогство Азархан получило в дар от Красного Креста несколько контейнеров с одноразовыми шприцами и презервативами»!
Крыса блаженно потянулась, приоткрыла один глаз, зевнула, и перевернулась так, чтоб Дарвенлону было удобней чесать ей брюхо.
- С чем? – не понял Джимгур.
- С «ентим самым»! – гном «на пальцах» объяснил, с чем. Орк заржал, потом плюнул, далеко и метко, прямо в очаг, давая понять, что ничего хорошего с той стороны и быть не может.
- Бла-бла-бла! – добавил он, махнув рукой в сторону газеты. - Тут и грамотным быть не надо!
- «Возрастает боеспособность армии», - продолжал читать Дарвенлон, - «три молодых дракона были переданы королем Эслингена Тумасом Первым в распоряжение наших военно-воздушных сил».
- Три дракона – сила, - откомментировал орк, - а еще чего там наврали? Ты дальше читай. На первой странице обычно скучное.
- А! Вот, слушай! – оживился гном, - это про вас! «Зеленые» перекрыли движение на главной магистрали. Они требуют закрытия атомных станций в Южной Африке».
- Не, это не наши, - отмахнулся Джимгур. – Это эльфы, наверное. А где это – Африка?
- На юге, - важно ответил гном, - написано же: «Южная Африка». А, вот и про соседей, про матюшинских: «Кандидат в депутаты Думы от пятого округа подарил детскому дому Матюшино автобус. Наконец-то семьдесят сирот получили свой собственный транспорт».
Орк задумался.
- А что такое детский дом?
- Ну, там дети живут, - ответил гном, у которого было хорошо развито логическое мышление.
- Одни? – не понимал орк.
- Ну, сказано же – сироты.
- Семьдесят сирот??? – орк даже головой затряс. – Война у них была, что ли?
Дарвенлон почесал в затылке. Задумался.
- Чума, наверное, - наконец нашелся он. – В Матюшине.
- Чума в Матюшине? – раздался голос с порога. Стражи оглянулись. Незнакомец. Немолодой. В доспехах, и знак пса-Тариса на груди. Боевой маг.
- Была чума, - закивал головой гном, - наверное. Давно. И кончилась. В Матюшино. А вам туда?
- Может, и туда, - пожал плечами маг, - почему бы и нет? Мне на ту сторону вообще-то.
- А, понятно. Извольте подорожную, и поклажу вашу, на досмотр, - важно сказал гном. Орк зыкрнул на меч рыцаря и прогудел басом:
- Извиняемся, служба.

Прошло полчаса.
- Параграф тридцать семь, таможенного законодательства, поправка сто сорок восемь, от двадцать третьего дня месяца капели. К провозу за пределы королевства разрешено лишь четыре кварты сархи, - бубнил гном, - а у тебя, рыцарь ап Минвэддинг, ровно на полкварты более разрешенного.
Доведенный до белого каления Таред, ни слова не говоря, взял со стола одну из бутылок, выдрал левой рукой из нее пробку и начал пить большими глотками. Кадык двигался медленно в такт убыванию сархи. Крыса приподняла голову и выжидательно посмотрела на хозяина. Гном сдвинул очки на лоб. Орк и заглянувший в приоткрытую дверь Урихгра, любовались Таредом с одинаковым уважением. Рыцарь хлопнул наполовину опустевшую бутылку на стол перед гномьим носом, крыса шмыгнула под бумажную кипу.
- Теперь - в соответствии с таможенным кодексом? - любезно поинтересовался Таред, - или еще отпить надо?
Гном, ничтоже сумняшеся, поболтал бутылкой возле уха, нацепил очки, и с размаху припечатал Таредову подорожную:
- Действительно в течение двух суток, господин рыцарь, – сказал гном. – Должен предупредить вас о последствиях просроченной визы.
- Не надо! – рявкнул Таред.
Борода у гнома встала дыбом.

«Зима вроде. А снега нет, одна грязь… Запущено все, хуже, чем в приграничье… Не люблю я сюда ездить. Эх, если б не этот мальчишка... Которого еще найти надо… Где тут мальчишки водятся? В таверне, что ли, спросить? Или прямиком в ратушу, к бургомистру? Точно. К нему сначала. Поворот бы не проглядеть... Ну и дороги…» - Таред ехал вперед, не очень оглядываясь по сторонам, доверившись чутью Урихгры, и потому автобус заметил не сразу. Надо сказать, что в жизни этот подарок депутата матюшинским сиротам выглядел совершенно не так, как на газетной фотографии. Вот ведь где настоящее волшебство! Белоснежный красавец «Мерседес» куда-то испарился, а на его месте натужно чихал и кашлял престарелый «ЛАЗ». Не иначе как ведьма морок навела! Трудяга-автобус пыхтел зря, вырваться из грязного болота, в которое превратилась раздолбанная дорога, он не мог.
Рыжая Варька, носившая гордое звание педагога-организатора, давила на газ и на сцепление, автобус дергался в западне. Сзади многострадальный транспорт подталкивали мальчишки в казенных куртках, водитель дядя Вова, и два гаишника. И тут на раскисшей дороге появилась странная фигура – черный здоровенный конь, а на коне самый настоящий рыцарь, такой, каким их рисуют на обложках книжек. Он медленно ехал мимо и с интересом смотрел на суету вокруг автобуса.
Старший прапорщик Кононенко, пытаясь придать автобусу необходимое ускорение, выдал закрученную трехэтажную конструкцию. Автобус взревел, выплюнул из выхлопной трубы черный дым и заглох.
«Ну, чисто обожравшийся дракон», - подумал Таред, а вслух сказал:
- Боги в помощь. А далеко ли до Матюшино?
Все, кто толкали автобус, замерли и разом замолчали. И только младший из гаишников, видимо, от неожиданности, или с перепугу, вскинул руку к вихрастой голове и рявкнул ни с того, ни с сего:
- Прапорщик Шикута! Документы предъявите! – Урихгра остановился и с интересом скосил на него глаз. А потом ударил копытом, обдавая гаишника грязью.
Кононенко дернул молодого за рукав и сказал:
- Проезжайте, гражданин, не задерживайте движение. До Матюшина два километра. Вон и указатель.
Таред тронул Урихгру коленями и не спеша двинулся дальше.
- Ты б у него еще техосмотр на коня попросил. Или огнетушитель, - толкая Леху в бок, сказал бывалый Кононенко, когда странный человек проехал мимо.
- Ну, должны мы …
- Ага, должны. Там для таких случаев должностная инструкция на пять листов. Как с такими гостями обращаться. Ты знаешь эту инструкцию?
- Неа.
- Так чего тогда лезешь? Делай вид, что и не было его на нашем посту.
И Таред поехал по разбитой бетонке дальше. Сзади снова загудело натужно, чихнуло, раздалась ругань и вдруг в спину ему кто-то крикнул:
- Эй, мужик! А ты торопишься?
Таред обернулся.
- Ты че, Леха совсем, башкой съехал?! – слышалось от автобуса. И оправдывался в ответ молодой голос:
- А чего? Может, поможет. Эй, мужик! Как тебя там?
Таред посмотрел через плечо и развернул коня к автобусу.
- А что случилось?
- Да вот, понимаешь, застряли интернатские. Автобус старый. Трактором бы выдернули за минуту. Да трактор только у Пашки. Вон, домина его. Фермер! – слово у Лехи получилось ругательное. – Куркуль! Говорит, соляра нынче очень дорогая, и время, мол, тоже деньги. А откуда у интернатских деньги? Помог бы? Чем больше рук, тем лучше. А может, коня твоего к бамперу привязать, а? – в ответ на последнее замечание Урихгра злобно вздернул губу, показал желтые зубы и визгливо заржал. Таред похлопал коня ласково по скуле, кряхтя слез с седла и похромал к застрявшей повозке. Сразу стало видно, что от такого помощи никакой. Пока на коне сидел – здоровенный дядька, а как слез, да стащил кожаную перчатку с обезображенной руки…
- Извини мужик, - сказал Леха, - мы ж не знали. Но Таред молчал, потрогал рукой поцарапанный бампер, поглядел в лупоглазые фары автобуса, зачем-то поколупал ветровое стекло ногтем.
Мальчишки в одинаковых темно-синих куртках, усевшиеся на бетонном брусе на обочине, были похожи на нахохлившихся воробьев. Они вразнобой шмыгали простуженными носами, изредка утираясь рукавами. Педагог-организатор, вылезшая с водительского сидения, не очень-то по возрасту отличалась от своих подопечных.
«Да, в сущности, ничем от телеги не отличается. Только не дерево, а металл, и тяжелей намного, - прикидывал в голове Таред, - коэффициенты натяжения чуть поменять, плетение магических потоков подправить. Эх, рука б не подвела!»
- Отойдите от повозки, - велел он и сам отошел от автобуса шагов на двадцать. Обернулся, вытянул вперед руку, что-то неразборчиво пробормотал и стал сжимать пальцы в кулак. Очень медленно. Боль была невыносимой, перед глазами мелькали черные мушки, лоб покрылся испариной. Автобус дернулся и пошел из ямы, как сани по снегу.
Воробьи-мальчишки разинули рты и вытаращили глаза, толкая друг дружку острыми локтями. Прапорщик Кононенко сдвинул пальцем форменную фуражку на затылок и перекрестился, искренне, с чувством, как никогда не крестился даже на Пасху. Рыжая воспитательница Варька зачем-то натянула на голову капюшон и туго затянула завязочки под подбородком.
- Имел я ту Люсю до горы ногами! – зачарованно протянул Леха. – Ну, ты даешь!

Найти городскую ратушу было не так уж и сложно. Все городишки устроены одинаково – центральная площадь, рынок, постоялый двор и тут же – она, родимая. Правда, называлась ратуша в Матюшино как-то странно и выглядела неказисто. Но смутила Тареда не она, а девица, вышедшая на крыльцо. Девица была «писаная красавица». То есть, в прямом смысле, нарисованная! Под толстым слоем белил и сурьмы, покрывавшим ее лицо, определить возраст было сложно. Таред спешился и просто накинул повод на ближайшую ветку. Урихгра никуда не денется, если, конечно, ему ничего такого в голову не взбредет. А если взбредет – то хлипкая рябинка Урихгру не удержит. Он, прихрамывая, подошел к крыльцу, и остановился.
Девушка на крыльце молчала, и изумленно таращила на него густо подведенные синим глаза.
Таред тоже молчал и изумлялся, разглядывая упитанные ляжки писаной красавицы, обтянутые черными чулками. Юбка у нее была такой длины, что Таред даже затруднился бы назвать это юбкой. Скорей уж, широкий пояс.
- Вы по какому вопросу? – наконец спросила девица.
- Мне бы господина бургомистра, - сказал Таред после долгой паузы, потому что, по какому вопросу он, из головы как-то улетучилось.
- К главе администрации, что ль?
- К главе.
- Так его нет, и уже не будет. А у меня обеденный перерыв. Вы после перерыва и приходите, – сообщила девица, уперев руки в бока.
- А как же мне…
- Сказано же вам, у меня обед, - важно заявила дева, прищурив глаз. И у Тареда сложилось впечатление, что ей надо как-то правильно ответить, чтобы она согласилась потерять немного своего времени и таки ответить на вопрос. Только юбка ее сбивала с верной мысли.
Права была Алишка, когда говорила, что не умеет он с женщинами разговаривать. Много чего другого умеет, а с женщинами как-то не выходит. Девица обернулась и долго ковырялась в замочной скважине, дверь закрыть не могла. А Таред стоял, смотрел на ее туго обтянутый юбкой круп (ничуть не меньший, кстати, чем у Урихгры) и никак не мог сообразить, что же ему надо ей сказать, или сделать. Дурацкие мысли крутились в голове. Вроде того, что девке в таком виде место только в заведении, перед которым стоит ступа и пестик, а никак не в городской ратуше. Но пока он думал, а девица крутила ключом – произошло следующее. Конь дернул головой, освобождая повод от ветки, сделал два шага, и крепко ущипнул девицын зад зубами. Раздался визг. Таред получил сумочкой по голове, конь отвернулся, и стал любоваться рябиновыми гроздьями с самым меланхоличным видом, пока невинно пострадавший Таред бормотал несвязные слова. Девица фыркнула, очень ловко, в одно движение, закрыла дверь, сказала еще что-то уничижительное, и, проваливаясь каблуками в раскисшую дорожку, ушла.
Конь с задумчивым видом жевал рябиновую ветку. По его отрешенной морде было видно, что он здесь совершенно ни при чем.
Таред развел руками в немом возмущении, Урихгра сплюнул ветку, задрал губу и ехидно заржал.
- Скотина ты, - беззлобно сказал Таред, констатируя общеизвестный факт.
Но все это было не то.
Водоворот крутил его, выжимая из легких остатки воздуха. А дна все не было. Хотелось сесть на это крылечко и никогда с него не вставать. Но Таред представил себе, как он будет подниматься, со своей искалеченной ногой, хватаясь за перила, и кряхтеть, если вдруг сельский голова все же припожалует на службу. И остался стоять.
И тут у забора остановился мотоцикл с тем самым вихрастым гаишником Лешкой.
- Эй, мужик! Тебя как звать?
- Таред.
- Почти Толик, - ухмыльнулся Лешка. – Пошли, я тебя к голове отвезу. Он мой дядька. Щас все устроим.

- Сейчас поселим вас, уважаемый …, - бодрячком вещал Павел Петрович, стараясь быстро прочитать имя гостя в документах, - ап Мидв…, ап Мивдэнг.
- Можно Таред, - буркнул рыцарь.
- Ну да, – обрадовался голова, - ну да! Поселим вас в гостиницу. Устроим обзорную экскурсию по району, самодеятельность свою покажем, комиссия из области подъедет.
- А побыстрей нельзя? - тоскливо переспросил Таред. Что такое комиссия, он и так прекрасно знал. А что такое самодеятельность, и узнать боялся.
- Что вы, голубчик. Как можно без области. Есть же инструкции, и другие нормативные акты…
Но тут Леха взял голову под локоток, подмигнул Тареду и поволок дядьку в сторонку.
- Дядь Паш! Да он нормальный мужик. Куда его в гостиницу? Там же отопления нет. Неделю назад как трубу порвало, так и не починили, а теперь - кто ж ее чинить будет, на праздник глядючи? Если комиссию ждать - так она только недели через две приедет. Сегодня ж 30 декабря. До Нового Года никто из области с места не сдвинется, а потом… сам знаешь - до третьего гулять будут, потом похмелятся, пока похмелятся - уже и Рождество. И – «снова-здорова»!
- Да как же без них. А как потом нажалуется, что его не по инструкции приняли?
- Не будет он жаловаться. Точно говорю. Хороший человек. Понимающий! И Варьку, вон, с пацанами, из колдобины вытащил. До сих пор бы там сидели! И вообще,… - Леха сделал загадочный жест рукой, и что-то жарко зашептал Павлу Петровичу на ухо.
- А, ладно. Бог не выдаст – свинья не съест...

Таред дело знал. Выставил на стол сарху, отмерянную тридцать седьмым параграфом для укрепления добрососедских отношений. Голова тоже не поскупился – в укреплении и налаживании он был дока.
Выпили по первой. Закусили, чем бог послал. На этот запах, точнехонько ко второй рюмке, поспел кум головы. Дальше заладилось совсем бойко. Сарха пошла хорошо, по меткому выражению кума – как теща под лед. После четвертой, выяснив, что отец Тареда был Саймоном ап Минвэддингом, стали звать рыцаря Семенычем. После пятой обсудили в деталях процесс изготовления сархи. Расстроились, что гномьих мхов в селе не водится. Таред, благодушно помахав рукой, и нечаянно сотворив пару стрекоз, обещал передать с оказией недостающий компонент. Спустя еще две рюмки рыцарь рассказал, как громили Рекса Эртриха Длинные Уши. Диспозицию войск Таред выстроил на столе из рюмок и соленых огурцов. Кум, бывший танкист, в долгу не остался. Долго спорили о преимуществе танков над тяжелой рыцарской кавалерией, усиленной боевыми магами. Каждый остался при своем мнении, но веселья это не испортило. После какой рюмки достали старый аккордеон, Таред не знал, сбился со счета. Звездочки на темном полотне неба в окне заметно приплясывали. Пели хорошо, душевно, со двора подпевал цепной кобель. И Таред тоже подпевал:
- Нас извлекут из-под обломков,
Поднимут на руки каркас,
И залпы башенных орудий
В последний путь проводят нас.
И полетят тут телеграммы
Родных, знакомых известить,
Что сын их больше не вернется
И не приедет погостить...


Наутро слегка подморозило. Таред проснулся, и понял, что сарха с местной пшеничной – добрососедствуют плохо. Лишним подтверждением этому стал голова – он сидел в холодном коридорчике, на лавке, и нежно прижимал к себе банку, в которой сиротливо плавал один-единственный соленый огурчик. Цветом и фактурой Павел Петрович был точь-в-точь как этот маринованный овощ.
- Слава богам, - буркнул Таред, опираясь о притолоку распахнутой входной двери, и осматриваясь.
- Воистину воскрес, - вяло ответствовал голова, - удобства во дворе. Кури, Семеныч, – он кивнул на початую пачку «Примы».
- Не курю, - поморщился Таред. - Так что, Петрович, как там с моим делом? Пацанов бы собрать. Глядишь, кто и согласится.
- Каникулы ж уже,… ох,… - голова скривился, и затушил початую сигаретину, - не соберешь их. Да ты, Семеныч, пройдись по деревне, может, сам кого и найдешь. Пацаны… что им… голова не болит. Небось, носятся по улицам.
И, горестно вздохнув, поплелся в дом.

Таред прошатался по деревенским улицам битый день.
Сначала он боролся с раскалывающейся головой, потом – с промозглым и стылым ветром, пробиравшим его больную руку почти до кости, под конец – с голодным и обозленным конем. Урихгра не понимал, почему он должен месить грязь туда-сюда вдоль одной и той же улицы пять раз подряд, и норовил дать понять Тареду, что тот – старый дурак, всеми доступными ему способами.
А мальчишки как сговорились. Ни один из них не горел желанием оставить дом, родителей, друзей, компьютер, и приближающуюся елку в школе, и отправиться неизвестно куда, непонятно зачем. Ни один из них не вспыхнул от восторга, узрев боевые регалии Тареда, и не засиял восхищенными глазами от перспективы стать боевым магом, рыцарем ордена «Серебряной молнии». Проклиная белый свет, коня, мальчишек, Гроссмейстера, и свою руку, Таред поплелся по вечереющей улице к дому головы.
И тут ему крупно повезло. Ну, просто, бальзам на душу!
В конце улицы, у едва подмерзшей речушки с осклизлыми бережками, показался трактор. Тот самый куркульский трактор, у которого время и соляра денег стоят. Натужно урча, он тащил по берегу прицеп с бревнами. «Имел я ту Люсю…» - злорадно пробормотал Таред, стянул перчатку с руки, помогая себе левой, свел пальцы в знак «синей звезды». Поддерживая под локоть больную руку, выбросил кисть вперед. Трактор дал задний ход, оскользнулся на крутом бережке и начал заваливаться назад, прямо в воду. Таред прижал, баюкая, правую рук к себе. Урихгра одобрительно фыркнул.
Бухнула входная дверь, распахиваясь настежь, в доме напротив.
- Я тебя рожала, я ночей не досыпала, - слышался визгливый крик из дому, - кормила, падлу, одевала. А теперь мамке даже за бутылкой не сбегаешь?
- Отцепись!
Таред едва не споткнулся – столько злости звучало в детском крике. Повернулся, и захромал к неказистому домишке. Хотел было перехватить выскочившего на порог пацаненка – не успел, тот порскнул мимо, вильнул за угол дома, и – нет его, только ноет искалеченная рука, ноет, как обычно на погоду, или на близкую магию.
- Тут, - приказал Таред коню, и направился в дом.

Наверное, когда-то эта женщина была красивой. Теперь же она была давно и беспробудно пьяной.
- Для чего я рожала, а? – мутные глаза уставились на Тареда, не понимая, кто перед ней, - для чего мучалась? Чтоб было кому матери помочь на старости лет! Говорила же мне Нюшка – на черта тебе обуза эта? Не послушалась дура, родила на свою голову. Лучше б аборт сделала!
- Сука, - пробормотал Таред, каменея лицом, - твой ребенок? Убежал, только что.
- А что? – взвилась та, и тут же сникла, рукой махнула. – Мое отродье…
- Имя?
- Сашка. Сашка Орхипенко.
- Я забираю его с собой. Учиться.
- А выкуси! – грязный кукиш метнулся перед глазами Тареда. – Чтоб я дитё отдала! Запросто так!
- Зачем запросто так, - зло ухмыльнулся Таред. Сходил к коню, вернулся. Аккуратно поставил две последние бутылки сархи на стол.
- Учиться, говоришь? – неуверенно переспросила женщина, поглядывая на бутылки, - а что. Дело хорошее. Пусть учится. Ты, это… может, выпьешь со мной? Обмоем, так сказать…
- Обойдешься, - сказал, будто печать поставил. Ушел. Вслед неслось пьяненькое: «Мужик, адресок черкни…»
- Саша! Саша!!! – сырой вечер проглотил его голос, и не поморщился. Нет ответа. Только шлепание резиновых сапог по бетонке, прочь, от дома…

Конский топот усиливался, догонял, чавканье грязи раздалось прямо за спиной. Беглец оглянулся. Из пелены дождя на него неслось что-то огромное: страшный монстр, черные крылья вяло шевелятся за спиной, крупные комья грязи летят во все стороны, белесые струйки дыхания вырываются из ноздрей, словно дым. Подросток заверещал, кинулся с бетонки, поскользнулся на грязном склоне, проехался пятой точкой и замер, натянув шапочку с помпоном на лицо. Так и остался сидеть, вцепившись в ушки шапки скрюченными руками. Чудовище закричало, резко затормозило, грязь плеснула во все стороны. Кто-то ругался сверху на непонятном языке, потом вцепился в воротник куртки и потащил добычу вверх. Встряхнул и поставил на бетонные плиты, дернул за помпон шапки. Но подросток держал шапку крепко – чудовище лишь оторвало помпон.
- Ты - Саша? – рявкнуло в самое ухо.
Подросток отрицательно замотал головой, натягивая шапку еще ниже до самого подбородка. Не помогло – шапку все же сдернули.
- Ты – Саша, – утвердительно загудело над головой. Подросток отчаянно распахнул глаза и сказал ломким, хрипловатым голосом:
- Ну, я! И что! А иди ты…
- Не хами! Разговор есть к тебе, Саша. Меня зовут Таред ап Минвэддинг, – Таред, шипя от боли, шевельнул пальцами правой руки, над плечом заплясал зеленоватый светлячок. Толку от него не было никакого, освещать он ничего толком не освещал. Только темные тени выросли вокруг. Тареду было стыдно, что ничего лучше наколдовать не удалось, но клятая рука после утонувшего трактора совсем не слушалась. Сашка все равно впечатлился – разинул рот, медленно поднял подрагивающую руку, и светящийся шарик сел прямо на открытую ладонь. Засветился ярко, теплым желтым светом, как маленькое солнышко.
- Ни фига себе! – сказал удивленно подросток.
Таред тоже едва не выдохнул: «Ни фига себе!» Вот так вот, запросто, взять и подхватить чужое заклинание. Да еще и подправить! Похоже, он искал самородок, а напал на целую жилу. Урихгра удивленно сопел ему в ухо, рыцарь взял себя в руки и сказал:
- Надо поговорить.
Однако, беда была в том, что Таред не умел разговаривать не только с женщинами. С детьми получалось еще хуже. Рыцарь мялся, несколько раз сказал «э-э-э…» и «видишь ли…», потом выдал сердитое: «А чтоб его через семь ворот да оглоблей в дышло!», и кратко, но доходчиво объяснил все – как объяснял солдатам перед боем. Историю и настоящее положение дел королевства и Ордена он уместил в полсотни слов. И не все из них были цензурными. Сашкино будущее в Ордене он и вовсе описал тремя предложениями.
- Круто, – без всякого выражения сказал подросток, после очень долгой паузы. – Мамка-то обломалась, выходит, - он хмыкнул. - А не фиг было наезжать! А то ржет она: «Дочитаешься своих сказок! Дождешься рыцаря на белом коне, как же!». Ха! Вот те и здрасьте: и рыцарь, и конь в придачу. Только ты, дядя, какой-то неправильный рыцарь. Старый, хромой и плешивый в придачу. И конь у тебя неправильный – грязный и черный!
Урихгра вздернул морду и оскорблено захрапел, Таред неосознанно почесал едва наметившуюся лысину и хотел возразить, но Сашка, зло сузив глаза, продолжил:
- Та ладно, дядя! Все правильно. Мне другого рыцаря и не положено. Невелика цаца Сашка Орхипенко. Странно, что в школе еще держусь. Директриса вон спит и видит, как бы меня в этот гадский специнтернат выпихнуть.
- В какой интернат? – не понял Таред.
- Для дебилов! Понял, дядя?!
Таред вспомнил давешних синих воробьев с простуженными носами, у автобуса. И нахмурился. Руки сами сжались в кулаки.
- За что выпихнет? – спросил он.
- За что?!
Сашке хотелось сказать, что если твоя мамаша регулярно не сдает деньги на ремонт школы, или на дополнительные занятия, учителям, зато ежедневно «сдает» их в ганделик на водку, то вряд ли директор будет рад такому ученику. Но рассказывать об этом глыбе мрака, возвышающейся над тобой на две головы, и огромной черной скотине, фыркающей над ухом, было глупо.
- За неуспеваемость!
- А у нас неуспевающих не бывает, – задумчиво протянул рыцарь.
- Это почему?
- Да так, - уклончиво ответил Таред. Потом подумал, что врать в таком деле негоже, и сказал:
– Неуспевающих у нас не отчисляют. Они прямиком на кладбище попадают. Если есть, конечно, что хоронить.
Сказал – и мысленно ругнулся. Прав, прав Кридан, дипломат из него никакой. Теперь уж Сашка точно откажется.
- А можно подумать? – тонкая рука нырнула в карман, вытащила мятую пачку сигарет, подросток, закрывшись полой куртки, подкурил. Урихгра громогласно чихнул и злобно заржал. Таред закашлялся, плюнул и пошел прочь. Конь – за ним.
- Я брошу, дяденька! - отчаянным голосом вдруг выкрикнул за спиной мальчишка, бросая сигарету, пачку и зажигалку в грязь, – забери меня только отсюда!
- Вот те раз! – опешил Таред. – Я ж тебе всю правду сказал.
- А хуже, чем здесь, уже не будет!
- Ха! – сказал Таред.
- А что, лучше на Окружную?!
Таред не знал, что он имел в виду, но по голосу понял, что дело плохо.
- Или сразу с моста в реку? – голос срывался на крик.
- Значит, да?
- Да.

Когда Таред прибыл в замок не один, гроссмейстер как раз готовился к Большому королевскому совету. Выглядел он очень внушительно, хоть портрет парадный с него пиши.
- Я знал, что ты успеешь, - удовлетворенно сказал Кридан и поманил будущего ученика пальцем. Но подросток видимо оробел - отступил на шаг и уперся спиной в Тареда. Гроссмейстер с неудовольствием посмотрел на тщедушного новобранца и спросил:
- Как тебя зовут?
- Саша, - едва слышно прошуршало из-под шапки.
- Как?! Что ты там бормочешь? – Кридан спешил, и потому сердился. - Таред, кого ты притащил? Дохляк какой-то. Я понимаю, времени было в обрез, но неужели никого получше не нашлось?
Существо в натянутой на самые уши шапке сжалось в комок и стало похоже на рассерженного котенка, что вот-вот зашипит и выпустит острые коготки. Тяжко жить, когда некому за тебя заступиться, и всяк может походя обидеть. Надо уметь защищаться.
- Это лучший, - внезапно сказал Таред, опуская руку на плечо своему найденышу. Тот удивленно вскинул голову, рыцарь коротко кивнул, и добавил:
- Я ручаюсь.
- Да? Ну, хоть шапку снять, и внятно представится, ты в состоянии, чадо?
- А девочке шапку снимать необязательно!– Неожиданно звонко и четко сказало чадо, скрещивая руки на груди.

- Чего?! – одновременно спросили Кридан и Таред.
Гроссмейстер сделал два широких шага и елейным голосом сказал:
- Это как понимать, рыцарь ап Минвэддинг? – и молча потянул шапку двумя пальцами. Таред покрылся мурашками недоброго предчувствия, глядя на перепачканное, худое личико подростка.
– Так как же тебя зовут? – переспросил гроссмейстер.
- Орхипенко Александра Васильевна.
- Нет, Таред, - ласковым голосом, что обычно предшествовало большой грозе, сказал гроссмейстер, – тебя-таки мамка в детстве с печки роняла. Ты кого привез, пень старый? Ты куда смотрел? Это ж девчонка!
- Да не может быть!
- Да чтоб тебя вдоль и поперек да через семь мостов и туды в качель!
И после этих очень прочувственных слов Таред наконец осознал всю сложность ситуации.
-Там бардак такой. Темно к тому же. Дождь. Волосы короткие, – защищаясь, сообщил он Баоту, - какая ж это девчонка, сам посмотри.
- Я-то смотрю! Смотрю и думаю, что я королю скажу!
Они оба уставились на новобранца. Александра так и стояла, скрестив руки на груди, вздернув вверх курносый нос, пытаясь изобразить равнодушное спокойствие. Но больше походила на перепуганного мокрого котенка. Короткие волосы торчали во все стороны, и только длинная челка слегка шевелилась над сопящим носом.
- Ничего, ничего, - успокаивая скорее себя, сказал Таред, - ну, девчонка. Ну и ладно! Годик на кухне поработает. А потом вернем.
- Э нет, ап Минвэддинг, ничего не выйдет. Как только вы прошли таможню, договор обмена вступил в силу. А по договору, мы обязаны кадета Орхипенко год обучать. А через год кадет Орхипенко должен пройти первую ступень посвящения. И потом уж решать, оставаться ли ему в Ордене. Это вопрос государственного престижа и добрососедских отношений. Поэтому ты, ап Минвэддинг, и будешь воплощать договор в жизнь. А я сейчас пойду на королевский Совет и подпишу документы, по которым Александр Орхипенко станет нашим новым учеником. А что ты будешь делать с одной лишней буквой в его имени, я этого знать не желаю!
- Да как же я… - Таред подавился последними словами, не в состоянии выдохнуть воздух, застрявший в горле.
- А мне плевать! Ты ее припер, тебе и расхлебывать эту кашу.
Кридан вышел, и за ним со всего маху захлопнулась дверь. Этот звук отозвался в ноющих костях Тареда неприятной дрожью, словно со всего маху он припечатался спиной о что-то твердое, упав с большой высоты. Зато мир вокруг больше почему-то не вертелся, не сжимал его в удавьих объятьях, не тянул вниз, в темноту и отчаянье. Он расправил затекшие плечи, и комок, застрявший в горле, наконец-то выдохнулся. Таред поднял голову вверх и посмотрел на хрустальный купол – дивное творение древних магов - прикрывавший центральный зал орденского замка. Как давно он не поднимал голову вверх, больше глядя на тактические карты и запутанные формулы? А там над головой в россыпи крупных звезд-бриллиантов поднималась к зениту, завораживая нереальной красотой жемчужная луна. Начиналось Большое полнолуние, колдовская ночь, когда принято сжигать в праздничных кострах старые вещи и старые горести. Столб лунного света, сфокусированный куполом, казался хрустальной дорогой, уходящей прямо вверх, к небу. И в центре этого столба стояла Саша.
- Говоришь, Саша, хуже быть не может? – спросил Таред, подходя к ней. В лунном свете ее глаза казались по-русалочьи огромными, глубокими, отчаянными, немного лукавыми. Ярко-васильковыми.
- Это вряд ли, - рассудительно сказала Александра. – Да ты не расстраивайся, дядя. Прорвемся.

Победитель конкурса "Что происходит?"
Автор - Скиф.


Глава союза вольхских городов Эринатор Гиберен смотрел в окно. Вставленные в дубовую раму стёкла были столь ровными и гладкими, что не только пропускали через себя практически весь свет, но и давали возможность видеть большую часть дворцовой площади почти без искажений. Ещё каких то пятьсот лет назад технология их производства считалась утерянной как и большинство из тех знаний которыми обладала их раса до появления людей. Вольхи были мирными существами с философским складом ума и к войне с появившимся из-за моря врагом готовы небыли. Постепенно людей становилось всё больше и больше, а вольхов всё меньше и меньше. Когда семьсот лет назад остатки некогда великого народа перешли через горы и скрылись в незаселённых ранее северных лесах все мысли выживших были лишь о том как обучить и чем вооружить добровольцев решивших посветить свою жизнь воинской службе. За двести лет удалось сделать почти невозможное и вольхи научились воевать не хуже людей. Взаимные набеги редко оборачивались большой кровью так как в горах никогда не жило много людей да и вольхи стремились селиться от них подальше. Сложившийся порядок вещей был нарушен всего однажды когда дружине одного из людских князей удалось захватить брата правителя вольхов. Люди были жестоки и сохраняли пленникам жизнь лишь затем чтобы после придать мучительной смерти на площади перед храмом Четырёхликого. Жестокий бог солнца и лун постоянно требовал крови.
Смериться с тем, что его брат будет принесён в жертву людскому богу правитель не смог и в земли людей был организован набег равного которому никогда ещё не было. Сметя стоявшую на горной тропе небольшую крепостицу, пять тысяч вольхов вторглись в пределы княжества и захватили довольно большой по людским меркам город. Десять тысяч пленников в основном женщин и детей было уведено в горы, а к князю отправлено несколько престарелых мужчин с письмом правителя и предложением об обмене. Старый князь был согласен на всё так как в числе заложников оказался его младший сын Болеслав, но вмешался Орден. Под покровом ночи в темницу где содержался пленник проникли несколько рыцарей и несчастный вольх был убит. Узнав о случившимся князь приказал поймать и казнить всех находящихся на территории княжества рыцарей Ордена, что и было исполнено. Но Орден не был бы Орденом если бы мог стерпеть подобное и очень скоро все окрестные князья пошли войной на возмутителя спокойствия. Сам князь и вся его семья были убиты, а земли поделены победителями. Тем временем перед вольхами встал насущный вопрос, что делать с таким количеством пленников? В отличии от людей они не убивали захваченных воинов врага, а оставляли их доживать свой век в одной из горных долин, покинуть которую можно было лишь в одном месте и только с ведома гарнизона стоявшей там крепости. Однако пленников в этот раз было много и всех долина прокормить не могла. Оставить же умирать с голоду эту напуганную, плачущую навзрыд и совершенно безобидную на взгляд вольхов толпу не позволяло их от природы не в меру доброе сердце. Свободных земель в то далёкое время у вольхов ещё было много и людям было разрешено основать своё поселение. С тех пор утекло много воды и потомки тех пленников не только смогли расплодиться как кролики, но и успели изучив в совершенстве вольхский язык, перерыть всю вывезенную самоотверженными сотрудниками из горящей столицы, но так и не разобранную императорскую библиотеку. Причём искали они там отнють не прекрасные образцы вольхской словесности, а секреты ремёсел, труды по механике, химии и кузнечному делу. Вскоре на до этого не блещущих товарным разнообразием рынках вольхских городов стали появляться предметы о которых многие вольхи слышать слышали, но никогда не видели. А когда пара ушлых людишек заново «изобрела» печатный станок и поставила на поток тиражирование библиотечных сокровищ, вольхи вдруг с удивлением узнали, что их великое прошлое совсем не полузабытая сказка, а исторический факт.

В тот день Эринатор смотрел на дворцовую площадь через стекло сделанное по древней вольхской технологии в принадлежащей людям мастерской и не мог понять почему на ней собралось столько народу. Вот на, сколоченное из грубых досок, возвышение слева от фонтана поднялся человек в подпоясанном грубой верёвкой длинном коричневом плаще и начал свою речь. Через двойное стекло и добротную дубовую раму правитель вольхов не мог слышать о чём говорит оратор, но и без этого было видно как виртуозно тот смог завладеть вниманием толпы. Эринатор взял бронзовый колокольчик, отлитый, из изобретённого ещё до появления людей сплава, мастером человеком и позвонил вызывая секретаря. Секретарь правителя Деритарин был полукровкой. Не смотря на сильные внешние различия, вольхи имели вертикальные зрачки, кожу от светло голубой до тёмно синей и маленькие как у телёнка рога чёрного цвета, как правило скрытые под копной жёстких тёмно фиолетовых волос, они могли иметь с людьми общее потомство. Случалось впрочем это крайне редко так как не смотря на безусловную взаимную лояльность людей и вольхов друг к другу, чистоту крови обе общины хранили свято.
- Что угодно вашему величеству? - безрогий с человеческими глазами вольх спокойно взирал на правителя в ожидании приказаний.
- Что это за оратор выступает там на площади? Надеюсь он не требует снижения налогов?
- Это всего лишь отец Чёк, тот сумасшедший, что сумел перейти горы в одиночку по заброшенной и почти непроходимой тропе, чтобы рассказать нам о своём Боге.
- Пусть проповедует. Его учение довольно безобидно. - сказал Эринатор и отвернувшись от окна вернулся к изучению бумаг. Стоит отметить, что союз вольхских городов переживал далеко не лучшее время. До тех пор пока люди не добрались до остатков императорской библиотеки жизнь союза была размеренной и спокойной, но сейчас не только люди но и многие вольхи стремились сменить однообразный быт замкнутых в себе лесных жителей на нескончаемый хоровод событий, опасных авантюр и приключений.
Маленький сонный городишко всё отличие которого от множества других заключалось лишь в наличии на его территории резиденции правителя вольхов вдруг превратился в блистательную столицу. Буквально в каждом городе находились предприимчивые люди и как грибы после дождя росли мастерские и мануфактуры. Армия, состоявшая к этому времени на девять десятых из представителей человеческого рода, жаждала дальних походов за славой и добычей. Купцам запертым в вольхской державе как в клетке были как воздух нужны новые рынки, а простым подданным как всегда и везде были очень нужны наличные деньги. Ежедневно в канцелярию правителя поступали десятки петиций, прожектов и рацпредложений, но ни сам Эринатор ни его министры даже не представляли как им удовлетворить постоянно растущие потребности населения. Бурный экономический рост достиг в замкнутом пространстве вольхской державы своего естественного предела и вот вот должен был сменится спадом. Отложив в сторону предложение гильдии ростовщиков «О замене золотой и серебряной монеты на бумажные ассигнации.» правитель взял со стола письмо от посла в Мираитском княжестве и углубился в чтение. Предвидя будущие экономические проблемы ещё отец Эринатора заключил лет двадцать назад тайное соглашение с молодым, любознательным и очень падким до денег правителем этого государства. Мираиты поклонялись тому же богу, что и отец Чёк, но имели пару отличий в вероучении из-за которых были обьявлены официальной коринтийской церковью раскольниками и еретиками. Получив обильные дары князь согласился продавать вольхийские товары под видом изделий собственных мастеров и закупать товары необходимые вольхам как будто бы для своих собственных нужд. Объёмы такой торговли не могли быть большими, дабы не привлечь внимание Ордена и в дополнение к этому было куплено через подставных лиц десять больших кораблей которые взяв на борт образцы разнообразных товаров отправились в экспедицию на север. Там согласно древней имперской карте располагался крупный архипелаг заселённый снежными орками. Экипажи выполнили поставленную задачу найдя и архипилаг и снежных орков там где они и должны были быть вот только ничего полезного за исключением шкур и бивней морских животных островитяне предложить вольхам не смогли. В течении двадцати лет Мироитское княжество обрастало жирком на транзитной торговле пока кто-то в Ордене не задумался над вопросом зачем такой маленькой стране столько сахара, фиников, изюма, пряностей и самых лучших, а следовательно и очень дорогих вин? Как известно в правильной постановке вопроса содержится половина ответа и очень скоро к соседям мироитов в Черент отправились эмиссары Ордена настоятельно советующие молодому, только, что взошедшему на престол, князю немедленно объявить подлым изменникам войну. Князь хоть и был ещё очень молод, считать умел хорошо и быстро понял, что в войне можно не только выиграть, но и проиграть, а постоянные и очень немаленькие пошлины с мираитских обозов он может потерять навсегда даже в случае победы. Получив вежливый отказ эмиссары не успокоились и начали плести заговор уже против самого упрямого князя. Пока Орден искал способ заставить черентцев начать войну против мироитов оборона последних старательно укреплялась. Десять тысяч отборных воинов людей уже встали лагерем на вольхской стороне перевала для того чтобы в любой момент придти на помощь союзнику, ещё пять уже были в пределах княжества охраняя столицу, изрядно разросшийся при нынешнем князе Миробург и резиденцию главы мироитской церкви в небольшом городке на побережье, но зная коварство ордена Эринатор считал принятые меры недостаточными настаивая на усилении личной охраны князя. Князь заявлял, что своим людям верит как себе и усилить охрану воинами союзников неизменно отказывался. Закончив читать отчёт правитель вольхов взглянул на часы, не спеша собрал раскиданные по столу бумаги в две стопки и выйдя из кабинета направился в свои личные покои.

Утром следующего дня Эринатор заметил, что толпа за окном стала значительно больше, а вокруг трибуны появился торговый ряд состоящий из лотков с книгами.
- Интересно Святое Писание у продавцов мироитское или они уже успели напечатать корентийское? - задал себе вопрос владыка вольхов и не найдя ответа сел за стол и начал изучать утреннюю почту. Отложив в сторону прожект гильдии пиротехников «О возможности применения пороха в военном деле» Эринатор пробежал глазами свежую газету и не найдя в ней ничего интересного углубился в изучение отчёта секретной службы. По сведениям полученным от осведомителей в Семилучье выходило, что не преуспев в переговорах с князем Черента орденцы начали готовить заговор против несговорчивого правителя и заручились в этом поддержкой местного князя. Покончив с утренней почтой правитель вольхов взглянул на площадь где в этот момент проходило массовое купание в фонтане и пошёл обедать. После обеда он принял в малом тронном зале делегацию от гильдии купцов которые долго жаловались на падение спроса и необходимость выхода на внешние рынки, а после провёл совещание с высшими офицерами армии на котором военные в очередной раз намекнули правителю что не смогут вести войну против всех людских государств одновременно, но могли бы разбить их всех поочерёдно. Никакой уверенности в том, что правители людских государств будут терпеливо ждать своей очереди, а не навалятся всем скопом у Эринатора не было и заседание опять закончилось ничем. Вернувшись в личные покои правитель долго пытался заснуть, но это ему не удалось так как тысячи глоток всю ночь пели псалмы на площади перед дворцом. Промучившись без сна до утра глава вольхского государства вошёл в свой кабинет разбитым и сразу же обратил внимание на то, что с улицы проникает гул хоть негромкий, но здорово раздражающий своей монотонностью. Подёргав ручку Эринатор убедился в том, что окно закрыто и позвал секретаря. Деритарин явился не сразу, его волосы были мокрыми, а под воротом не до конца застёгнутой рубахи виднелся кулон в форме рыбки. - С каких пор ты стал верить в богов? - ехидно спросил правитель своего слугу.
- Не в богов, а в Бога — ответил секретарь всем своим видом давая понять, что не хочет обсуждать эту тему.
- Если проповеди отца Чёка заставили уверовать такого скептика как ты то наверное стоит и мне взглянуть на этого мастера убеждения. - задумчиво сказал Эринатор перебирая чётки. - Я думаю стоит пригласить его к нам сегодня вечером. - добавил правитель беря в руки очередной отчёт.

Правитель вольхов решил не идти в тронный зал, а встретить отца Чёка в кабинете. Священник был высок и худ, его глубоко посаженые глаза излучали уверенность в правоте своего дела и решимость пойти ради него на любые жертвы.
- Удачна ли была ваша проповедь? - Эринатор старался спросить гостя так как будто бы не видел всё в окно и ничего не слышал через стены.
- Слава Всевышнему она весьма удачна! - воскликнул священник явно очень довольный достигнутыми результатами.
- Расскажите мне о своей вере? - спросил правитель изобразив на лице интерес. С тех пор как было заключено соглашение с мираитами, их проповедники стали бродить толпами по западным областям вольхского государства и Святое Писание было им изучено во всех подробностях, но коринтиец не мог этого знать. Отец Чёк не стал впадать в долгие объяснения заявив — Относись к людям так как хотел бы, чтобы они относились к тебя, это главный закон, остальное лишь пояснения и дополнения. -
Тоже самое утверждали и мироиты, но отличия в пояснениях и дополнениях в своё время привели к расколу и взаимной анафеме мироитов и коритнийцев.
- Но мы то вольхи. - ответил Эринатор внимательно следя за реакцией собеседника.
- Церковь не видит никакой разницы между вами и другими людьми доказательством, чего служит благословение на проповедь вам слова божия которое я получил у архиепископа. - ответил священник благоразумно умолчав о том, что добивался он его три года в результате взяв главу корентийской церкви измором.
- Но кроме церкви есть ещё и король, герцоги и их дружины, которые вовсе не считают нас людьми. - попытался возразить вольх.
- Церковь не вмешивается в отношения с иноверцами, но если вы примите истинную веру, то поверьте мы сможем объяснить всем кого вы сейчас перечислили как они до сих пор были неправы...


В «Трёх фазанах» было как всегда много народу, купцы и наёмники, менестрели и пилигримы, дворяне и простолюдины, кого только не было в его большом зале. За дальнем от стойки столом в самом углу сидели двое. Один из них бывший князь Черента выдававший сейчас себя за студента по имени Кадор Блит, другой выдавал себя за бродягу по имени Джаго.
- Так, что у вас тут происходит? - спросил первый.
- Отец Чёк вернулся. - ответил второй.
- Чёк, Чёк... это тот сумасшедший который три года назат ушёл проповедовать к вольхам? - спросил князь.
- Так точно! - отрапортовал «бродяга»
- Случай конечно уникальный, но почему из-за него такой переполох? - осторожно спросил «студент».
- Он не один вернулся, а с посольством. - уточнил «бродяга»
- Вольхским? -
- Вольхским! -
- И как они прошли? -
- В посольстве были только люди. Как оказалось в землях вольхов их немало. -
- И что они хотят? -
- Всё что хотели они получили. -
- А...? -
- Взаимное открытие границы, свободная торговля и военный союз против иноверцев. -
- А они...? -
- Веруют в единого. -
- Что все? -
- Может и не все, но как проверишь. -
- А Орден? -
- Рыцарей скоро изгонят. -
- Но это война! -
- Вот и я так считаю. -